Читать онлайн книгу "Сукины дети. Том 1"
Сукины дети. Том 1
Валерий Копнинов
Это четвёртая книга в рамках издательского проекта литературного агентства «Нео-Лит». В сборник вошли рассказы, написанные Валерием Копниновым на занятиях студии прозы. Многие из этих рассказов участвовали в различных литературных конкурсах и были отмечены жюри.
Для широкого круга читателей.
Валерий Копнинов
Сукины дети
Том 1
© В. Копнинов, 2016
Дед Матвей и зайки
Позвонил мне недавно друг детства и огорошил с ходу:
– Палыч, да ты, оказывается, лох!
Дружим мы с ним давно – с первого класса и в шутках друг над другом не церемонимся особо, но в тот момент я всё-таки немножечко напрягся.
– А у тебя информация точная? – спросил от скрытого возмущения почти вкрадчиво.
– Точней не бывает! – ответил дружок радостным голосом и «погнул» свою линию дальше. – Ты уж извини, но факт этот стал достоянием широкой общественности.
– Обидно, – говорю, – что я узнаю такие новости последним!
– Могу источник назвать…
– Сделай одолжение!
– На стене нового автомобильного аршинными буквами против твоей фамилии значится – лох!
А-а, вот откуда ветер дует… Возле автомобильного магазина живёт мой девятилетний сын Арсений со своей матерью и, стало быть, моей бывшей женой. Видимо, дружки его так монументально подшутили.
Забавно, что я получил «чёрную метку», напоминающую вымазанные в старину дёгтем ворота, по касательной, через сына. Как говорится: «сын за отца не отвечает», а отец за сына – в обязательном порядке.
Кстати, и к отцу моему тоже может прилипнуть метка – мы же одна с ним родственная цепочка. Увидит надпись кто-нибудь из его знакомых и позвонит: «Павел Фёдорович, ты что – лох?»
А дальше? Дальше, в смысле цепочки, дед мой и прадед причисляются в нашу «помеченную» семейную компанию?
Или нет? Думаю, что по праву старших родичей они, возможно, как-то за нами присматривают с небес. И хоть в настоящее время они – небожители, им, наверное, и на вечном покое не всё равно, когда своих обижают.
Не хотелось бы их подвести…
Деда своего я никогда не видел и прадеда тоже. Хотя отец и возил меня в двухлетнем возрасте к своим родным местам: в село Летниково на берегу речушки Чапаевки, возвеличенной из своей степной простоты слиянием с Волгой. Но ко времени нашего приезда и дед мой Фёдор, и прадед Матвей упокоились под берёзовыми крестами на деревенском погосте. Есть там просторный участок за общей оградкой, где на памятниках значится в основном наша фамилия (та самая, что и на стене автомобильного магазина).
Только сказать, что я совсем не знаю прадеда Матвея Павловича и деда Фёдора Матвеевича, нельзя – я знаком с ними через своего отца Павла Фёдоровича. Был я ещё мальчишкой, лет пяти-семи, а в те годы отец уже вёл со мной разговоры о наших с ним предках по мужской линии. О том, что никто из них, несмотря на жизнь многотрудную, выпавшую на их долю, не уронил достоинства нашей фамилии. И пусть она, фамилия наша, никакая не дворянская, а самая обычная, каких множество, принадлежащая русской семье поволжских крестьян, всё равно марать её считалось делом самым негожим. Так, видимо, в семье издавна заведено, от бытности Матвея Павловича, во всяком случае…
Из каких-то обрывочных воспоминаний и впечатлений в сознании часто всплывает придуманное мною, составленное как фоторобот с отцовских слов лицо прадеда: седые длинные волосы, седая же борода лопатой длиною ниже груди, крупный нос – наш, фамильный. И роста высокого, примерно, как я (а я в родне отцовской – выше всех, кого знаю). Вижу его напаренного (прадед любил, надев шапку и рукавицы, похлестаться берёзовым веничком), сидящего в остылом предбаннике в чистом исподнем и пьющего четвёртый, а то и пятый стакан чая с маленьким кусочком сахара вприкуску. Почему-то мне кажется, что чаёк вкушал он из гранёного стакана с металлическим подстаканником, хотя откуда бы в деревне да такая роскошь.
К слову сказать, прадед Матвей промеж односельчан на то время выделялся образованностью и начитанностью. Владел он свободно старославянским языком и, когда вошёл в зрелый возраст, помимо дел своих крестьянских подвизался прирабатывать псаломщиком в сельской церкви. И ещё всю жизнь, пока глаза видели, читал. Причём читал порой такие неожиданные книги, что для села, по всем меркам, значились как не совсем подходящие.
– …Сидим мы с дедом Матвеем на бережку. – Мне, пацану малому, пересказывал отец истории, поведанные ему в его собственном детстве Матвеем Павловичем. – Пескарей удим, а он рассказ свой ведёт: «Вот слушай, Павлик, инженер один, ещё сто лет тому, сделал такую лодку подводную, что могла плавать вокруг света. Ходили оне ватагой на той лодке и в северных морях, и в южных, и везде, где доведётся. И был с ними случай такой: приплыла лодка эта в страну, где жили туземцы – дикие племена. Хотел капитан с туземцами поговорить, что, мол, с добром к ним явились, а те давай стрелами в них метать и копья в капитана и матросов бросать. А лодку подводную, стало быть, захватить захотели. Побежали дикари по трапу, а капитан ток пустил по поручням – туземцы всей оравой в воду и попадали…»
– Пап, – поражённый своей догадкой, перебил я отца, – это же из книжки: «Двадцать тысяч льё под водой» Жюля Верна! Неужели прадед знал этот роман?
– Я тебе передаю всё, как было, – видя мой неподдельный интерес к рассказу, с охотой подхватил отец. – Ты сам и додумай дальше! Это ещё малая часть его познаний. Память у него до глубокой старости была крепкая, и первым делом молитвенное песнопение у него имелось на все чтимые тогда праздники: Рождество, Пасху, Троицу… Голос у деда был не такой сильный, как вот у певцов, скажем, но глубокий и задушевный:
Христос воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ
И сущим во гробех живот даровав.
Воскресения день, просветимся, людие:
Пасха, Господня Пасха!
От смерти бо к жизни
И от земли к небеси
Христос Бог нас преведе,
Победную поющия.
Отец, прищурив, почти совсем закрыв глаза, пропевал мне кусочек из пасхального богослужения, и я, воодушевлённый непривычной мелодикой и не совсем понятными словами, успевал увидеть в отце, на короткие мгновения, совсем другого человека. И он тоже, видимо, ощутив в себе некую искру, продолжал свой рассказ более благостно.
О том, что Библию прадед знал почти наизусть, и о том, как от него же отец про восстание Спартака первый раз в жизни услышал, и про Пугачёвский бунт, о полководцах Суворове и Кутузове, про смуты русские, о Минине и Пожарском, да не перечесть всего.
– Он вообще, дед мой, а твой прадед, рассказчик был занятный, – говорил отец. – Летом, ладно, детворе не до баек, мы домой-то не загонялись почти, да и война шла, голодно было. Как могли, тогда мы, ребятишки, себя кормили. Каждое утро или на рыбалку шли, или сусликов выливать из нор. Поймаешь суслика, cваришь, разделишь с дружками и съешь, а шкурку его бежишь сдавать в заготпункт и на деньги те конфеты-подушечки к чаю покупаешь. Зимой, конечно, того раздолья нет. Валенки, тем более ботинки для малышни не предусмотрены – это когда ты в школу пошёл, тебе обувь справят, а пока до школы не дорос – сиди на печи. Я к другу своему, Толику, в гости босиком бегал по снегу. Так-то вот. И темнело рано – в доме из освещения только коптилки масляные, керосин берегли как стратегический запас. Такими вот зимними вечерами любили мы с сестрёнкой меньшой, Райкой, залезть к деду на полати и слушать истории, вычитанные им из книг, или сказания о подлинном житье-бытье…
Отец затихал на время, казалось, глубоко уходя в себя, но я, будучи не впервой слушателем его рассказов, понимал, что сейчас, ухватившись за тонкую ниточку заданной темы, он размотает весь клубок дорогих ему воспоминаний, пополнив мои знания о родичах новыми событиями. Именно пополнив, потому что детская память цепко схватывала и надёжно сохраняла поведанное мне ранее.
Дед мой на фронте находился с первых дней почти, сыновья его старшие тоже воевали – прадед остался за главного из мужиков. На войну его не взяли – по возрасту и по болезням. Прадед к тому времени сдал сильно, из дома не выходил – ноги не слушались. Году в сорок втором он совсем уже ослеп, стал почти беспомощным, многое забывал, путался… Легко, к примеру, поддавался на детские шутки, принимая крошки табака, которые внучата украдкой сыпали ему на бороду, за пронырливых клопов.
– Говорил я тебе, какие мы деду козни строили? – наконец собравшись с мыслями, не спеша продолжал отец, словно бережно окуная меня в стоячую воду далёкого прошлого. – Ну, конечно… Но, даже уличив нас с сестрёнкой в проказах, не злобился, и самым сильным ругательством в наш с Райкой адрес было: «Ох вы, проваленные». А чаще всего дед звал нас по-особому – зайками. Зимние вечера в деревне нередко похожи один на другой. За двойным окошком с намёрзшей ледяной коркой не углядеть ничего, только если дырочку ногтем процарапаешь, увидишь белый как молоко снег в лунном свете. Да и то, если ясно в небе. Чаще – темень, метель воет в трубе, подбегая с ближних полей, а может, и не метель вовсе, а волки, стаей промышляющие по окраинам села. Тогда волков было множество несчётное, и тянулись они в холода поближе к жилью, в надёже на какую-нибудь поживу. Лезем мы с Райкой к деду на печь, и что нас больше гонит – то ли страх, то ли холод, – неизвестно. «Что, испугались, зайки? – спрашивает дед, слыша, как карабкаемся мы на полати. – Бегите, бегите скорее сюда. Райка, егоза, не оборвись…» А мы с вопросом к нему сразу: «Кто это за оградой воет, деда?» Он отвечает: «Волчки, должно быть… За овцой, никак, пожаловали. Прогнать-то их некому». Мы дальше с расспросами: «А кто их должен прогнать?» Дед нам разъясняет: «Как кто – мужики, кто же ещё-то! Да только мужиков на селе сейчас и нет никого. Всех война подмела дочиста… Раньше как – в каждой семье и на каждом дворе мужики, да не по одному. А вместе соберутся со всей деревни – вот тебе и коллективное хозяйство. По весне выйдут всей артелью пахать да сеять… Ну, бабы, конечно, тоже в работе. Смотреть любо-дорого. На что хозяйство колхозное большое, и то в полном порядке содержали. Пашеничку (дед так пшеницу именовал) осенью сдавали в область на элеватор да себе в амбар засыпали то, что за трудодни выделено. Хором боярских не имели, но всякий хозяин прокормить мог семью не малую… А нынче что? Война всё перевернула, перепутала. Председатель колхозный, Кузьма Сергеич, воюет, сын его Петька воюет… Ох и гармонист же заядлый, этот Петька! Ни одной свадьбы без него не играется и у нас в деревне, и на другом берегу реки в Славинке – тоже. Так вот, с гармонью, он и ушёл. Девки, что холостые, провожали его – пели:
Брошу косу вдоль покосу,
Я не буду страдовaть.
Брошу милого, забуду,
Я не буду тосковать.
В поле жала и вязала
Я овёс зелёненький.
Три разка поцеловала,
Мил пошёл весёленький…
А теперь в деревне без Петькиной гармони тихо стало. Батька ваш и, стало быть, сын мой Фёдор Матвеевич призван, братки ваши Васька и Митька на фронте. Митьку-то вы провожали и ручонками махали, а Ваську подзабыли, поди, он как призвался в тридцать девятом, так и в отпуске ни разу не был. Васька к войне-то уже офицером был, танкистом. А Митька с учительской должности пошёл и дослужился теперь в войсках до какого-то важного звания по политической части. Вот… Мельник Иван Тюняев и трое сынов его взрослых воюют, и младший сын Витька – тоже на фронт сбежал, хоть и ему всего пятнадцать годов на Покров минуло. Из тракторной бригады да из прицепщиков, почитай, всех до единого война оформила, остались только те, на ком броня райкомовская. Агроном Андрей Егорыч и тот добровольцем вызвался, хоть и возрастом он от моих лет недалёко находится – годков пятнадцать всего. Вы дядю Егорыча всяко помнить должны – родня он нам по матери вашей Варваре Егоровне. Редкий раз Егорыч пряника вам не приносил, когда гостевал у нас. Все, кто крепкие да смышлёные, на фронтах сгодились. И всего-то по деревне осталась только рухлядь старая, навроде меня или Стёпки-конюха хромого. Всё на бабьих плечах теперь, и в поле, и на своём подворье, да на парнях зелёных… Но ничего, зайки мои милые, сдюжим… Воюют наши землячки, как и положено, по совести. Я этого немца повидал и знаю… Ещё в ту германскую с ним сходились. Злой этот немец, умелый, и на войне он – на своём месте… В окопе – как карась в речке. Что уж греха таить… Одолеть его трудно. Батогом не прогнать, как пса шелудивого. Но наш русский боец, как за дело не шутя возьмётся, немца позлее будет… Не первую войну ломаем. Ещё в стародавние времена в сказе про дружину князя Игоря сложено:
Заградите острыми стрелами
Ворота на Русь с широкой степи!
Потрудитесь, князи, в поле ратном
Все за землю Русскую родную…
Из века в век на землю нашу зарятся… Да только: накося выкуси! А вот как подведём немца вражьева под кутью, так и вернуться домой мужички летниковские…»
Видимо, отцу время от времени требовались небольшие продыхи – велик был груз событий из прошлого. Он замолкал, вынимал папироску, стучал мундштуком о коробку и закуривал, с некоторым облегчением выдыхая большие сизые клубы терпкого дыма.
То, о чём рассказывал мне отец, ощутимым смыслом отзывалось в сознании. И я невольно примерял отцовскую житуху на себя. И тёплую печь с ароматом тыквенной каши из духовки, и зимнюю ночь с воем голодных волков, и войну, которая тоже представлялась мне тьмой непроглядной, растворявшей в себе моих кровных сородичей…
– Слушаешь деда Матвея, не переслушаешь, – снова начинал разговор отец, попыхивая беломориной. – Сестра Райка, дедова егоза разлюбезная, спит уже давно, а мне интересно всё до последнего слова. Сон не идёт, думы всякие в голову лезут. Я тогда, конечно, ещё маленький был, не понимал, что дед Матвей, ослепнув, потерял всю видимость жизни и перестроиться никак не мог. Уже ведь сорок третий год шёл, а он всё ещё видел перед собой ту картину июля сорок первого, когда мужики из деревни на фронт уходили. А за два прошедших года войны и вести разные на село долетали, и похоронки тоже не обошли наше Летниково. Петька-гармонист, сын председателев, погиб в середине октября сорок первого при обороне Москвы под городом Можайском. Сам председатель – ещё раньше, до смерти сына, в августе месяце без вести пропал, когда отступали из-под Смоленска. Да так и не объявился… Сыновья мельника Тюняева воевали в пехоте и как раз зимой той живыми-здоровыми прорывались в осаждённый Ленинград, а отец их, Иван, потерявший правую руку и ногу правую при обороне Севастополя, лечился в госпитале где-то за Уралом. Агроном Андрей Егорыч в сорок втором погиб в уличных боях в Сталинграде и был похоронен в братской могиле на окраине города. Брат Митька, Дмитрий Фёдорович, политрук разведроты, был легко ранен несколько раз, но оставался на передовой. А под Сталинградом получил тяжёлое ранение и едва сумел со смертью разминуться. Три месяца провалялся по госпиталям, а там на ноги поставили, и опять на фронт. Второй брат Василий, которого я действительно помнил смутно, просто как человека в военной форме, не получил к тому времени ни единой царапины, ему ещё только предстояло гореть в танке на Курской дуге. Чего мы не знали тогда и знать не могли, что отец наш Фёдор Матвеевич, попавший в немецкий плен ещё в сорок первом под Вязьмой, из плена бежал. Случаем жив остался и после скитаний по тылам прибился к партизанскому отряду в Полесье. Писем от него мы не получали, но это считалось лучше, чем похоронка, так всё же надежда на чудо теплилась. Как отец вынес плен – уму непостижимо. Видимо, спасло его то, что человек он был физически крепкий и выносливый. На морозе работал: шубу, шапку скинет, рукавицы долой и – только пар от него валит… Наши: отец, и Митя, и Вася – словно взаправду с ними чудо случилось, все после войны вернулись домой, настрадавшиеся, израненные, но живые. А так, если на круг брать, получается, что из ушедших на фронт летниковских мужиков уцелел только каждый третий…
Папироска в отцовской руке дотлевала до бумажного мундштука, но он, словно позабыв о ней, продолжал свои воспоминания о детстве, начавшиеся так легко и неожиданно затяжелевшие бременем военных лет.
– Дед Матвей так и продолжал видеть всех деревенских живыми и здоровыми, с руками и ногами целыми, не пораненными. И как он их видел, так им и судьбу предрекал: «Вот вернётся, скажем, председатель с фронта, что он сделает перво-наперво? Конечно, сначала дело наладит по-довоенному. Работы всем будет невпроворот: и трактористам, и самое главное – агроному. Земелька-то частью гуляет, пока что не вся распахана. Пахать все поля колхозные бабы да мужички, какие есть, не успевают. А год-два не посей, вот тебе и сорняк сплошняком полез. Всё к прежнему порядку председатель приведёт. А потом сына своего Петьку женит. Иначе Петька сам-то себе невесту не выберет. Где там. С его гармошкой девки за ним гурьбой пойдут, он и растеряется. Ну это вам, зайки, ещё совсем непонятно будет… Мельница сызнова заработает. Пообветшала она, конечно, пока без дела стояла, но невелика беда – поправят. А то уже бабам-то опостылило дома жернова крутить. Иван с сынами снова молоть возьмётся, а будет мука – будет и хлеба вдосталь. Забыли, зайки, поди, как хлебушко белый вкусен? Ничего, ничего, как только мельница пойдёт, будут вам пироги и пышки… Дело-то своё Иван знает и с панталыку его не собьёшь… Ох и сильный мужик этот, Иван-мельник, сильнее в деревне нет никого! Один зараз два мешка с мукой на загривок себе кидает и несёт ровно пушинку. Или драться затеется, так держите его впятером. Да и про то вам тоже вроде бы ни к чему знать… Стало быть, так… Что я хотел-то, запамятовал?.. Ах ты, проваленная!.. Да, вон что: кончим войну, и другие мужики вернуться по домам своим. Тогда, заиньки, никакие волки и близко к деревне не подойдут…»
И опять отец на время замолкал и тянул из пачки новую папиросу.
– Как видишь, сынок, – завершал он своё повествование всегда на оптимистичной ноте, словно подводя под грустными моментами окончательную жирную черту. – В общем-то, дед Матвей прав был. Не все, конечно, вернулись, как он обещал, но победить – победили! А победа – она общая: и тех, кто в землю лёг, и тех, кто живым остался…
Таким вот образом, через подробные рассказы, которые я сначала просто терпеливо выслушивал, а затем по мере взросления всё с большим и большим интересом воспринимал, любовь и уважение отца к нашим предкам передались в свою очередь и мне. Оттого, видимо, к незнаемым мною в жизни деду Фёдору Матвеевичу и прадеду Матвею Павловичу я чувствую тепло и нежность, словно крепкие душевные нити всегда были протянуты нами друг другу.
Отец говорил, что с Матвеем Павловичем мы доподлинно похожи и внешне, и по внутренней природе своей. Надеюсь, что так оно и есть. И думаю, лучше всего подтверждает отцовское мнение то, что мы с прадедом носим единое отчество…
Отчество и Отечество – слова, родственные не по корню, а по крови. И пока будет мужицкая сила духа, сила пахаря, воина, строителя передаваться вместе с Отчеством от отца к сыну и далее – выстоит Отечество в любой беде.
Говорить о подобных вещах не принято, вот так громко, на душевном подъёме. А думать и чувствовать – да кто же запретит?
Да и не я про Отчество и Отечество додумался первым. Давно, до меня о том знали.
Но ведь не так уж важно, кто такое откроет раньше всех, главное – чтобы сердцем эту нужную правду суметь ощутить.
Приходит то чувство не сразу, не ранее того момента, как сам из мальчишки вырастешь и своего сына на руках первый раз убаюкаешь.
Не ранее…
Но именно тогда понимаешь, что ты не последний в этой цепочке. И то разумеешь, что: «сын за отца – не отвечает», а отец за сына – в обязательном порядке.
Отец за сына… Конечно! И прав оказался друг мой школьный, метя пальцем в небо, угодил он в самую десятку.
Да, видимо, я и есть тот самый лох. Во всяком случае, непозволительно приблизился я к этому непочётному званию, потому как, завязнув в долгих бракоразводных дрязгах и в сердцах выбросив из памяти дорогу к своему бывшему дому, чуть было не отпустил от себя сына, чуть было не упустил…
Прости, Арсений… Сеня, сыночек мой маленький. Теперь настал мой черёд поведать тебе о кровных предках твоих, чтобы мог ты почувствовать нашу общую фамилию как некую приятно тяжелящую ношу на плечах.
И хоть фамилия наша никакая не дворянская, но и терпеть то, как её «полоскают» на заборе, – тоже не годится.
Так, Арсений?
Так, только так и не иначе…
Ничего, сынок, постепенно ты во всё вникнешь, чуток подрасти только. Да и девять лет-то – возраст уже вполне ответственный, значит – мотай на ус. А что пока не поймёшь, просто запомни, прими как есть.
Понимание – оно придёт позже.
Ты мне поверь!
Для того чтобы не возомнить себя живущим на этой земле с чистого листа, не беря во внимание дорожку, протоптанную дедом, и прадедом, и прапрадедом тоже…
И у нас с тобой имеется очень правильное знание, чтобы поставить и укрепить твою веру в истинную суть простых вещей, – это немудрёная, крепко настоянная на многовековом опыте философия жизни моего прадеда, а твоего прапрадеда Матвея Павловича, иначе говоря, личное наше Евангелие от Матвея.
Оранжевая оттепель, или Фантазии на тему парникового эффекта
Константину Рехтину
Посапывая от усердия, мальчик лет пяти бережно тянул за собой совершенно новые саночки. «Ш-ш-ш-тук, ш-ш-ш-тук», – слегка «пришепётывая», санки то подволакивались по полу подъезда, то поочерёдно ударялись о каждую ступеньку лестницы. Верёвочка, полагающаяся для облегчения транспортировки, отсутствовала. Плюс – сверх меры утеплённый наряд мальчугана, делавший его похожим на маленького полярника… Отсюда и сопение, и слипшаяся рыжая чёлка на лбу.
Одетый в несколько тёплых штанов, цигейковую шубку, валенки на шерстяной носок, меховые варежки, шапку-ушанку с завязанными на подбородке шнурками и обёрнутый толстым шарфом вокруг воротника, он с разрешения бабушки шёл гулять во двор своего дома.
А там его уже давно заждалась снежная горка, большие белые сугробы, а также скользкие дорожки, по которым так здорово катиться, расставив для равновесия руки и предварительно разбежавшись изо всех сил.
Но главным в предстоящих забавах были эти восхитительные саночки, которые не иначе как с помощью волшебства Дед Мороз угадал в списке сокровенных желаний мальчугана. И ещё более волшебным и совершенно загадочным способом доставил в канун Нового года под небольшую семейную ёлочку!
Две недели санки подвергались тщательным испытаниям в домашних условиях и теперь, вне всякого сомнения, были готовы мчать хозяина с высоких заснеженных вершин.
– Со двора – никуда! – затворяя за внучком дверь, потребовала бабушка.
А зачем? Если всё самое интересное сосредоточено на этой доступной и многообещающей площадке, защищённой от шумящей и торопливой жизненной сутолоки домами со всех четырёх сторон.
И вот последний лестничный марш был преодолён. Навалившись на тяжёлую металлическую дверь своим небольшим весом, в обнимку с саночками мальчик просочился на улицу, шагнул со ступеньки вниз и сразу угодил в лужу.
Оказывается, те вчерашние красивые хлопья, начавшие кружить одновременно с наступлением сумерек, ночью набухли влагой, а затем пролились дождём, обесценив к утру всё серебро снега и льда, накопленное с начала зимы.
Никто такой напасти не ждал, хотя синоптики в теленовостях предупреждали: «Надвигается мощный циклон». Многие горожане этот прогноз слышали, в том числе и бабушка мальчика, не пропускающая новости никогда.
Ну и что? Да ничего! Подумаешь – непогода! Человечество настроено на лучшее. И вообще, кто им верит, синоптикам-то? Разве что внушаемые люди без собственного мнения!
Но в этот раз природа действовала точно по науке – была строга и беспощадна, пройдя тёплым фронтом по всей городской территории, не позабыв и про двор мальчугана.
Изобары, словно круги по воде от брошенного камнем циклона, разбежались по обширным сибирским просторам. За одну ночь студёный январь стал похож на умеренный апрель, с присущими весеннему месяцу ручьями и капелями.
Снеговичок, ещё вчера крепенький и внушительный, вызывающий всеобщее уважение своей богатырской фигурой, нынче выглядел покалеченным старичком. Зона температурных аномалий, в которой он оказался, сам того не желая, безжалостно покорёжила внешность снежного человечка, свернув на сторону нос-морковку, изрядно подъев правый бок и вырвав из раскрошившейся руки видавшую виды метёлку.
Горка, украшавшая уютный дворик и ещё день назад служившая источником озорства и веселья как детей, так и взрослых, сильно просела, а в некоторых местах даже провалилась. Роскошная ледяная глазурь на её пологом склоне, созданная многочасовым и кропотливым трудом дворника, стала тусклой и ноздреватой. Казалось, что можно взять эту истончившуюся дорожку за нижний край и скатать в рулончик.
Чувствовалось, что зима, видимо, обиженная нарушением привычного сезонного распорядка, всё же пыталась восстановить равновесие, безуспешно латая прорехи в низко висящем массиве туч, сквозь который то и дело пробивались ярко окрашенные лучи солнца.
«Берегитесь приближения циклона», – предупреждал Гидрометцентр.
А как от него убережёшься? Во всех попытках противостояния человека и природы счёт в пользу природы подавляющий!
Да и земля, как ни крути, такая маленькая! Сложно найти на ней местечко, чтобы спрятаться от циклона. И если уж всё принимать всерьёз, то придётся вспомнить и про летящие из космоса метеориты, и про конец света, прости, Господи.
Все эти рассуждения, конечно, не могли родиться в голове совсем ещё маленького мальчишки. Количество прожитых им лет, а соответственно, и накопленный жизненный опыт исчислялись суммой пальцев на одной руке.
Мальчик не понимал происходящего. Зима – это время, когда катаются на санках с большой снежной горки, когда шапка греет голову, рукавички берегут руки от мороза, а валенки, вместо того чтобы быстро наполнятся водой, должны хранить тепло.
Наблюдая из окна квартиры на третьем этаже, где он жил с мамой и бабушкой, за преображениями в своём дворе, мальчик видел, как строится горка. Как дворник прихлопывает большой деревянной лопатой по её бокам, как вырезает широкие ступеньки, а потом поливает водой из шланга. И как чей-то папа ставит пушистую ёлочку, украшенную бумажными фонариками, в небольшой сугроб между подъездами.
День за днём он смотрел на мальчишек и девчонок школьного возраста, весело несущихся по ледяному склону: кто – стоя на ногах, кто – сидя на картонке, а кто и просто распластавшись на спине.
Наблюдая, мальчик мечтал, что скоро закончатся каникулы, ребята пойдут в школу, и тогда он возьмёт свои санки и отправится кататься на дворовую горку. Один. И никто!.. Никто-никто не будет дразнить его: «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!»
А сейчас он вышел и угодил в лужу, где стоял уже бог знает сколько времени, не в силах пошевелиться и сделать что-нибудь. Стоял с мокрыми ногами, мокрой спиной и с глазами, мокрыми от слёз, невольно катившихся из-под его рыжих ресниц.
Минута бежала за минутой, и никто не приходил ему на помощь.
Было обидно. И даже немножко страшно.
На счастье мальчика, во двор дома вошла женщина в невероятном пальто апельсинового цвета и в высоких сапожках в тон пальто. Её густые рыжие волосы были влажны от водяной мороси.
Завораживало то, как она самозабвенно шествовала по неурочному водостою, не замечая или не желая замечать случившихся перемен. Словно само солнце, спустившееся с небес.
Красавицей была мама «рыжика». И мальчик побежал навстречу родному человеку, бросив такие драгоценные для него санки прямо в луже.
В этот момент небесное светило разметало над городом тучи, и влажный воздух двора окрасился в цвет апельсинового сока. Неисчерпаемые и неизведанные силы природы, оранжевым цитрусом отразившись в каждой крохотной капле январского дождя, приоткрыли завесу главной тайны, лежащей в основе мировой гармонии. Вот так – ни больше и ни меньше!
– Ну что ты, солнышко моё! – ласково заговорила мама, поднимая свалившуюся с малыша шапку и пристраивая её на рыжей макушке сына. – Ты же такой большой! Ты же мужчина! А мужчины не должны плакать. Всё, всё, успокойся, утёнок маленький…
А «рыжик» уже и не плакал, открывая для себя и по-своему понимая в общем-то неисповедимые пути небесных сфер. С сегодняшнего дня он знал, что в привычном распорядке даже у строгой зимы всегда должно оставаться место для внезапно «свалившейся с неба» оттепели.
Любовь, любовь…
В этот вечер Алексей Александрович домой по-настоящему спешил, что случалось с ним крайне редко. Редко, потому что спешка – качество, совершенно не свойственное его характеру. Но тут сильнее характера оказалась погода, как и положено весной, неустойчивая и капризная. Именно поэтому, поглядывая на небо, Алексей Александрович ускорял шаги, переходя в отдельные моменты на вольно трактуемую спортивную ходьбу, ну, или нечто на неё похожее.
Там, в небе, оттесняя солнце, ещё не избаловавшее теплом продрогших за зиму граждан, громоздились тучи. Собиралась первая гроза со всем набором атрибутов, положенных для такого случая. С налетающими внезапно из арок и проходных дворов резкими порывами ветра, бросающими в лицо всякий мусор. С мелкой дождевой моросью, идущей узкими серыми полосами. Со вспышками молний, пока ещё где-то за пределами горизонта, и с раскатами грома, являющимися через длинную паузу после молний шумом, похожим на треск рвущейся на полоски ткани.
Мало того что погода явно скомкала всю размеренность, присущую Алексею Александровичу, а тут ещё прямо перед дверью подъезда, где он прожил без малого тридцать лет, совсем уж некстати зашевелилось где-то в области солнечного сплетения дурное предчувствие. Словно ледышку сунули за пазуху. И понятно было – раз недоброе почудилось у дома, значит, случившееся связано с кем-то из домашних.
Постояв перед дверью, пытаясь унять зачастившее вдруг сердце, Алексей Александрович торопливо набрал код дверного замка и, перепрыгивая через две ступеньки зараз, заспешил на четвёртый этаж панельной хрущёвки.
«Это, конечно, Светка что-нибудь начудила! – перебирал варианты Алексей Александрович, отгоняя от себя самые неприятные. – Деньги потеряла… или что ещё – ключи от квартиры… Соседи сверху затопили… с детьми что-нибудь, не дай бог! Главное, чтоб все – живы-здоровы!»
Светкой Алексей Александрович величал свою супругу Светлану Александровну. А полностью их семейство состояло из самого Алексея Александровича, его жены, дочери Маши семнадцати лет отроду и четырнадцатилетних близнецов Саньки и Ваньки.
В домашних своих Алексей Александрович души не чаял и, терзаемый смутными опасениями, чуть было не проскочил мимо очень важной детали, появившейся в подъезде в течение дня. Вернее, он и проскочил сначала мимо этой детали, но, уловив боковым зрением свою фамилию, невольно остановился и даже спустился на несколько ступенек назад, чтобы прочитать всю надпись, размашисто выведенную мелом на крашенной синей краской стене лестничного марша, в пяти шагах от их квартиры.
«Маша Будюкова – я тебя люблю! Твой верный В.» – гласило настенное послание и адресовалось оно, вне всякого сомнения, дочке Алексея Александровича Маше, потому что Будюковы – это была именно их фамилия. Его, а также жены и детей соответственно.
«Стереть немедленно!» – мелькнула первая мысль в несколько оторопевшем от неожиданности мозгу Алексея Александровича.
И он даже начал елозить по меловым завитушкам рукавом плаща, уничтожив для начала «Твой верный В.». Но затем разум (хотелось бы звучно написать «холодный разум», но вряд ли тогда это соответствовало действительности) возобладал, и Алексей Александрович, спохватившись, понял, что это свидетельство чьего-то умысла ему ещё пригодится, по крайней мере в ближайшее время. Ведь необходимо было выяснить, кто этот «верный В.», чтобы дать отцовский отпор подобным посягательствам.
Про остальные мрачные мысли, крутившиеся в его голове, пока он восходил с первого на четвёртый этаж, Алексей Александрович мгновенно позабыл перед реальной опасностью, явившей своё циничное лицо.
Открывая дверь, он старался не бренчать ключами, рассчитывая на некий фактор внезапности, который, вероятно, мог бы помочь ему прочесть на лицах домочадцев всё, что они захотели бы от него скрыть. Но Светлана Александровна всегда улавливала шаги мужа каким-то шестым чувством и, вопреки всем его предосторожностям, встретила крадущегося Алексея Александровича, как обычно, в коридоре. И пытливому взгляду мужа на её лице, выражавшем умеренную приветливость, увы, не открылось никаких тайн.
– Вот хорошо, что до дождя успел, – негромко сказала Светлана Александровна. – Там дела сегодня будут…
– Дела? – заинтересовался Алексей Александрович. – Какие дела? И что мы – шёпотом?
– Какие дела? – переспросила Светлана Александровна – А-а-а! Дела… Гроза будет! А шёпотом – Машка готовится, учит…
Алексей Александрович скинул ботинки, не снимая плаща и шляпы, дошёл до двери в комнату дочери и, немножко раздвинув створки, заглянул внутрь. Маша лежала на диване и, свесившись вниз, читала учебник, пристроенный на полу. На столе, на стульях, на спинке дивана валялись раскрытые книжки и толстые ученические тетради. Довершал картину включённый телевизор, транслирующий без звука шоу Бейонсе. Так Маша обычно учила уроки, без отрыва от любимой певицы. Длинноногая красавица Бейонсе, с танцевальной поддержкой за спиной, состоящей сплошь из девиц модельной внешности, двигалась на сцене легко и раскованно. И столько в этих выверенных и отточенных до ощущения полной свободы движениях было откровенной эротики!..
Тихо прикрыв дверь в комнату дочери, Алексей Александрович прошёл на кухню, вынул банку кваса из холодильника, налил в кружку и за пару-тройку глотков кружку осушил.
– Мать, – пригладив увлажнённые квасом усы, спросил он следующую за ним по пятам Светлану Александровну, – а покрепче у нас что-нибудь найдётся?
– Покрепче? А с какой это радости? Ты, поди, принял уже, вон и рукав весь в извёстке!
– Рукав? Эх ты, рукав! – не сдержавшись, выкрикнул Алексей Александрович. – Тут не в рукаве дело, а в подоле… Что ты запоёшь, когда дочь тебе в подоле принесёт!
– Да подь ты весь! – тоже на высоких нотах подхватила Светлана Александровна. – Совсем свихнулся?
– А ты иди в подъезд и почитай, что там Машкины женихи пишут! И гадай теперь, как там далеко зашло… Дети-то нынче не то, что раньше…
В кухню заглянул обеспокоенный Ванька (или Санька, близнецы были так похожи, что и родителям нужно было присмотреться, чтобы понять, кто есть кто).
– Что тут у вас?
– Иди, сынок, иди, – отозвалась Светлана Александровна. – У нас тут свои разговоры…
– Нет, Ваня, постой, – просветлев лицом от пришедшей в голову удачной мысли, попросил сына Алексей Александрович.
– Ну, давай, давай начинай! – Махнула рукой Светлана Александровна и вышла из кухни.
– Слушай, Ваня, – начал издалека Алексей Александрович, словно паучок, набрасывая петли невидимой паутины. – Ты мне скажи, вот сейчас пацаны, наверное, всё больше в компьютере сидят, чем, скажем, спортом занимаются?
– Да нет, почему же, – призадумался Ванька, – всякое бывает…
– А вот во дворе, вы же там с пацанами общаетесь, играете во что-то?
– Ну, конечно… Вот летом – почти каждый вечер футбол гоняем. А ты, пап, почему в плаще?
– Сейчас, сынок, разденусь, – продолжал плести петли Алексей Александрович. – Значит, ты пацанов во дворе всех знаешь?
– Ну, не всех, – засомневался Ванька, – там старших Санька лучше знает, кто из Машкиного класса – они по музыке прикалываются.
– Ага, сынок, зови Саню…
Пока Ванька бегал за братом, Алексей Александрович снял шляпу и плащ и сразу же вернулся в кухню, продумывая на ходу планчик дальнейшей беседы с сыновьями. Он твёрдо решил выудить имя этого стеномарателя и… Честно говоря, он не знал, что последует за этим решительным «и», но оставить всё без своего вмешательства Алексей Александрович не мог.
Машка была любимицей в их семье, а для него лично являлась подлинным чудом природы. Они с супругой ждали её рождения долгих десять лет, не единожды радуясь возникшей было беременности и вскорости, испытывая разочарование, постепенно достигающее степени высокого отчаяния. Организм Светланы Александровны каждый раз давал сбой, и любая, даже незначительная нагрузка провоцировала выкидыш. Они обошли всех врачей. Ходили даже к бабкам-знахаркам. Не жалели денег из своих достаточно скромных доходов, но желаемого результата достичь не могли. Последним шансом стала для них поездка в Москву, на приём к известному профессору, куда записываться пришлось чуть ли не за полгода. Не всякая пара способна пройти через такие испытания и сохранить добрые чувства между собой. Наверное, именно любовь спасла их семью и в конце концов положила конец их сомнениям и страданиям. Лечение в столице дало положительный результат, а узнали супруги об этом после возвращения Светланы Александровны из Москвы, когда их очередная попытка стать родителями через девять положенных месяцев завершилась рождением Маши. И, раззадорившись от свалившегося счастья, по истечении трёх лет они родили ещё и близнецов Ваньку и Саньку.
Дочь, конечно, как первенец и как девочка, получала больше отцовской любви и нежности, чем сыновья, которые воспитывались, как и положено – в определённой строгости. По крайней мере, в своей заботе о дочери Алексей Александрович был не менее внимателен и сведущ, чем мама. И, например, собирая повзрослевшую дочку в спортивный лагерь, сам ходил с ней по магазинам, лично закупая ей всё, что требовалось, включая уже необходимые к тому времени прокладки.
А теперь какой-то «верный В.» на его Машу посягал…
На кухню вернулся Ванька в сопровождении Саньки. Алексей Александрович к тому времени выудил спрятанную за пакетами с мукой пачку кукурузных палочек, высыпал их в глубокую тарелку и при появлении сыновей радушно поставил лакомство на стол. Братья обожали похрустеть кукурузной выпечкой, особо радуясь экземплярам, щедро посыпанным сахарной пудрой.
– Налетайте, обжоры! – подбодрил сыновей Алексей Александрович и между делом продолжил своё дознание: – Слушайте, парни, такое дело, я тут узнал случайно, знакомые подсказали… Живёт у нас во дворе один товарищ, и у него есть музычка разная – ещё моей молодости… А кто он – не назвали, помнят, что сын у него есть и у сына этого имя как-то на В начинается… Давайте-ка подумаем вместе: кто у нас из дворовых пацанов на В?
– На В-э-э, – затянул Санька удивлённо.
– На В, – отозвался Ванька, – в нашем дворе я!
– Молодец, – сдержанно улыбнулся Алексей Александрович буквально кончиками усов, – начал хорошо… Ещё варианты…
– Влад недавно к нам переехал, – начал перечислять Санька. – Вован, Вертер…
Ванька незаметно для отца пнул Саньку под столом.
– Вертер – погоняло, – вставил Ванька. – Звать его Костя…
– Точно, – спохватился Санька, – он Костя!
– Повнимательнее, – мягко упрекнул Саньку Алексей Александрович. – А Вован – тоже прозвище?
– Нет, – ответил Ванька, – это пацан маленький, наверное, классе в третьем учится.
– Не подходит, – усомнился Алексей Александрович. – Ещё кто?
– Валера, – вспомнил Санька.
– Ага, Валера, – подхватил Ванька. – Красавчик из Машкиного класса…
Теперь уже Санька потихонечку пнул под столом Ваньку.
– Прикольный такой, – добавил свой комментарий Санька. – Как Джек Воробей!
На кухню вошла Светлана Александровна.
– Так, – с порога вклиниваясь в мужской разговор, произнесла она, – я вижу, у нас ужинать сегодня никто не собирается из мужиков. Одни сладости едят, а другим что-то жёлтое в голову ударило… Шли бы вы все отсюда!
Санька с Ванькой, умявшие к тому времени кукурузные палочки, с лёгким сердцем покинули территорию, занимаемую матерью, а Алексей Александрович задержался. Он обладал именами двух кандидатов, подходящих на роль злоумышленника, и ему требовались новые факты и улики.
Влад – имел сомнительные перспективы. Переехал недавно, как сказали Санька с Ванькой, вряд ли он успел притереться и осмотреться, чтобы выбрать себе подружку. А вот Валера был кандидат первого сорта, и то, что он учился в Машкином классе, наводило на серьёзные подозрения. И ещё интуиция подсказывала Алексею Александровичу скрытую порочность в самом имени – Валера. К тому же сравнение с капитаном Джеком Воробьём, несомненно, сыграло свою негативную роль.
– Слушай, Света, ты такого Валеру из Машкиного класса знаешь?
– Я-то знаю и Валеру, и Сашу, и Альберта… я-то на собрания в школу к дочери хожу…
– Сама сказала, что я с учителями конфликтую, – вот и не появляюсь там. Так, что за Валера?
– Есть у них Валера Сенцов.
– Сенцов? Фамилия знакомая…
– Она всему городу знакомая – мать у него диктор на телевидении, про погоду рассказывает. А он – мальчик хороший, не хулиган… Симпатичный, девчонкам, должно быть, нравится…
Воистину, кто владеет информацией – тот владеет ситуацией. И теперь, когда Алексей Александрович узнал о подозреваемом почти всё, он задумал провести следственный эксперимент и за ужином, сгорая от нетерпения, не ел практически ничего, ожидая, когда же все отложат вилки-ложки в сторону и разбредутся по своим комнатам. И наконец-то ужин закончился.
– Ма-а-ха, – окликнул дочку Алексей Александрович, – что-то ты бледная вся… Давай-ка сходим на улицу, подышим воздухом!
– Да ничего я не бледная, – с недовольством отозвалась Маша. – Пап, мне ещё полкнижки прочитать успеть…
– На улицу, и без разговоров! Дольше спорить будем.
План у Алексея Александровича был прост, как всё гениальное. Только они выйдут из квартиры и поравняются с надписью, он ужаснётся, воскликнет «А это что такое?» и спросит дочь: «Кто этот В.? Он к тебе приставал? Где живёт?» Ну а дальше, как говориться, дело техники.
Маша, не радуясь предстоящей прогулке, собиралась довольно вяло, словно надеялась, что вот-вот отца отвлекут другие дела и она вернётся к своим книжкам и Бейонсе. Но Алексей Александрович терпеливо ждал (хотя внутри у него кипел котёл, да что там котёл, клокотал Везувий, клокотал, как мощный хор Министерства внутренних дел в предвкушении предстоящих следственных действий с последующим разоблачением).
В конце концов они всё-таки вышли на площадку в подъезд…
– Пап, ну ты чего встал?
Эту фразу Маша крикнула со второго этажа, обнаружив, что спускается на улицу одна, а отец застрял где-то на лестнице.
И немудрено, Алексею Александровичу было от чего остолбенеть, ведь возмутительная надпись исчезла без следа, будто и не было её вовсе.
Вернувшись после утратившей смысл и поэтому сильно сокращённой прогулки, Алексей Александрович сразу отправился к жене на кухню.
– Чисто сработано! – с порога выложил Алексей Александрович.
– Вот ты о чём сейчас?
– Надпись из подъезда исчезла – как не было! Кто-то стёр, да Валера этот, наверное, и стёр!
– Ты меньше детективы смотри! Совсем чокнешься! Я стёрла… Незачем соседей информировать!
– Ну, ты… – сдерживая внутри себя теперь апокалиптически клокотавший Везувий, проговорил Алексей Александрович. – Ты… знаешь, кто ты?
– Знаю. Сам такой!
Этой ночью они укладывались в супружескую кровать, демонстративно разворачиваясь спинами друг к дружке.
Не мучимая заботами, которые не казались ей серьёзными, Светлана Александровна вскорости задремала, а Алексей Александрович не спал долго, находясь в мучительных поисках других доказательств Валеркиной причастности к содеянному.
Ему не давала покоя мысль о том, что из-за самоуправства жены, уничтожившей улику, по которой в конце концов можно было сличить почерк и точно установить личность писавшего, он оказался в тупике.
И ещё мешали уснуть кошки, очарованные ясной весенней луной настолько, что их любовные рулады возносились аж до четвёртого этажа и проникали через тройные стеклопакеты в окна спальни.
«Нет! – размышлял Алексей Александрович. – Я разберусь с этим делом! Завтра отпрошусь с работы пораньше и от школы прослежу за ними… Выясню, кто там Валера, и суну ему в нос эту надпись!.. Так, а надписи-то нет… Нет – значит будет! Сам напишу!»
Придумав решение, Алексей Александрович обрадовался настолько, что ему захотелось немедленно покурить на балконе. Балкон у них выходил на север, и если смотреть с него прямо перед собой, то ночью во всей семизвёздочной красе представала Большая Медведица. Раньше он любил потихоньку выйти в сумерках, закурить сигарету и разглядывать звёзды, пуская к небу дым. Но Алексей Александрович полтора года как бросил курить и даже на балкон старался теперь выходить пореже, чтобы не напоминать себе о старой привычке.
«А-а-а, пойду, – решился он, – что ж мне теперь без сигареты и Большая Медведица не в радость!»
Ночи стояли ещё холодные, и Алексей Александрович чувствовал эту весеннюю свежесть, заползающую под накинутый плащ и щипающую ноги, не защищённые домашними шлёпками. Но уходить не хотелось. Гроза прошла стороной, отодвинутая ветром, принёсшим свежесть и прояснение природы. В небесах висели крупные звёзды, бесцеремонно отражённые в лужах, привольно разлившихся после вечернего дождя. И от вечного космоса, раскинувшего свои просторы, Алексея Александровича отделяла только тонкая полоска балконных перил, что придавало всему ощущение необъяснимой сопричастности.
Странно, но сейчас то, что так волновало весь вечер, казалось уже больше не раздражает его, а наоборот, как-то приятно томит…
Скрипнула дверь, и на балконе полусонной куколкой, закутанной в кокон одеяла, появилась Светлана Александровна.
– Ты тут не куришь часом?
– И в мыслях не было!
– А что не спишь?
– Да вот придумываю, как Валерку изловить… у нас дочь не какая-нибудь там…
– Лёш, а если парень влюбился?
Алексей Александрович не нашёлся с ответом. Холод, окончательно забравшийся под его плащик, отдавался в теле лёгкой дрожью. Светлана Александровна распахнула свой кокон и освободившимся краем одеяла накрыла мужа.
– Ну, что молчишь?
– А что сказать?
– То-то и оно… К тому же он ничего не писал.
– Как не писал? Я же видел, читал…
– Это Санька с Ванькой пошутили. Наверное, Машку решили подразнить. Я им рубашки вечером стирала, карманы вытряхивала, вот мел и вытрясла… Да и почерк – Ванькин.
– И молчала?
– Ну, ты такой пришёл – следователь… Всех на чистую воду выведу! Да и что? Сейчас не написали, скоро всё равно напишут – Машке-то семнадцать лет… Пора влюбляться.
Алексей Александрович, глядя в ночное небо, на несущую миллионы лет свой величественный ковшик Большую Медведицу, вздохнул и, пряча под усами невольную улыбку, многозначительно вымолвил:
– Любовь, любовь…
Что было, что будет, чем сердце успокоится…
Наступивший день, конечно же, был особенным в Сашкином житье-бытье, может быть, даже решающим. И в бесконечных своих сомнениях относительно маячивших на горизонте дел Сашка измучился донельзя.
Время катилось, как пущенное под гору колесо от велосипеда. Такие вихляющиеся восьмёркой колёсики без камеры и покрышки Сашка сам частенько запускал в ребячьем возрасте – отпустишь его от себя, а потом беги догоняй. Ну, колёсико-то, ладно, невелика задача, а тут целая жизнь под уклон полетела, и поминай её как звали. Не вся, конечно, жизнь, но одна привычная составляющая – это точно. Завтра Сашку Сотникова ожидало радостное и масштабное событие – свадьба со Светой Беспаловой, девочкой из его недавно закончившегося детства.
Странная штука: пугающую масштабность завтрашнего дня Сашка ощущал всем своим нутром, а вот радости не испытывал никакой. И чем ближе становилось это самое завтра, тем ощутимее утяжелялся камень в Сашкиной душе.
Его невеста – Света была очень симпатичной девушкой, и даже то, что она из-за своей зрелой и крупной стати выглядела немного старше своих лет, делало её только женственней и желанней. И дружила она с Сашкой чуть ли не с пятого класса, так что, казалось бы, всё в итоге сложилось правильно, к всеобщему удовольствию, взаимному согласию и многообещающему началу их совместной жизни под общей фамилией – Сотниковы.
В проекции ожидаемых событий неумолимое грядущее уже приступило к захвату своего места в Сашкиной жизни, в его сознании, душе и даже в их частном доме, где до этого дня он в течение своих полных двадцати лет проживал с родителями. А со следующего дня должен будет проживать ещё и с молодой женой…
«Захват» дома начинался с кухни, где возвышались стопки намытых тарелок разного калибра, а также рюмок и стаканов, как своих, так и заимствованных у соседей. И заканчивался Сашкиной комнатой, с купленным накануне раскладным диваном вместо его никелированной односпалки и новым, висящим на плечиках жениховским костюмом, с приготовленным паспортом во внутреннем кармане пиджака и с обручальными кольцами в кармане боковом.
«Ничего бы не пожалел, – мысленно сокрушался Сашка, разглядывая новшества в домашнем интерьере и личном гардеробе, – только бы сейчас подальше отсюда оказаться!»
Дом был пустой – отец ещё не пришёл с работы, а мать, взявшая отгул, носилась по магазинам, докупая продукты. И только в сенях, становящихся кухней на летнее время, изготавливая для свадьбы огромную кастрюлю голубцов, у газовой плиты хлопотала тётя Валя, распаренная от жара конфорок и от уличной жары, волнами катившей в распахнутую дверь. Увидев Сашку, она заулыбалась и протянула ему одиноко лежащий на тарелке отбракованный голубец с разорвавшимся капустным листом.
– На-ка, съешь, – заботливо предложила тётя Валя и пояснила: – К столу – вида не имеет, а тебе сойдёт!
– Не хочу я, – буркнул Сашка. – Ты же знаешь, не люблю голубцы…
– Давай наворачивай, – засмеялась тётя Валя. – Ты теперь мужик женатый, мясо должен употреблять, чтобы молодой супружнице ночью не скучать с тобой! Или ты свою мадаму зарядил уже?
– Чем зарядил-то? – не понял намёка Сашка.
– Чем-чем, ребёночком!
– Ну, ты скажешь, – чувствуя пробежавший по спине холодок, попытался отшутиться Сашка. – Хоть стой, хоть падай!
– Да ты не красней, – тётя Валя ободряюще пихнула Сашку в бок. – Дело-то сладкое, молодое! Эх, Саня, Саня, мне бы сейчас твои годы… Бери вот тёткин голубец, твоя мадама таким не накормит!
Сашка, зная, что тётя Валя не отстанет, покорно взял тарелку и вышел во двор…
Вот такой же хлопотуньей Сашка помнил тётю Валю и на свадьбах его двоюродных старших братьев – Андрея и Жорки. Там она тоже старалась больше всех, что-то вкусненькое готовила, радовалась и плакала, словно от собственного счастья. А на самом верхнем пике застолья катастрофически напивалась, устраивала скандалы с битьём посуды (которую перед этим полночи намывала), переворачиванием столов и неизменной историей о том, что невеста, мол, «слаба на передок» и только ленивый в их районе не пользовался «этой шалавой, а теперь вот и племянничек мой сподобился». Её, конечно, выгоняли взашей, а она ещё долго не могла успокоиться, бегала по улице и била камнями стёкла, крича оттуда о каком-то немыслимом количестве абортов, сделанных невестой в добрачной жизни.
Её и на Сашкину свадьбу звать не хотели, логично опасаясь возможных «рецидивов», но она клялась, что «уж кого-кого, а Сашеньку», дескать, любит как родного и обидеть его не только сама не захочет, но и «глотку за него всякому перегрызёт». Впрочем, перед Жоркиной женитьбой она тоже клялась в любви и преданности (за год до того устроив дебош с мордобоем на свадьбе у Андрея), но потом, по ходу развесёлой гулянки, водочка, употребляемая за счастье молодых, опять вселила беса в тётю Валю. Ну и понеслось…
И, кстати, эта фраза про глотку совсем не умиляла, а скорее настораживала. Потому что характер у неё, как чемодан с двойным дном: неизвестно, какую задуманную или на ходу сочинённую каверзу скрывал внутри.
Вот и в разговоре с Сашкой тётя Валя хоть и метила пальцем в небо, про Сашкину тайну, упоминание о которой пробежалось ему холодком в позвоночнике, угадала в самый раз. Он однажды зарядил Свете ребёночка. Было дело.
Где-то с год назад Света, сначала исчезнув из Сашкиного поля зрения на пару недель, появилась у него растерянная, нервная, как говорили тогда, в «растрёпанных чувствах», села в уголке, уставившись в пол, словно чужая, а потом подняла голову и, глядя ему в глаза, негромко проговорила:
– Саша, я беременна.
– Как беременна? – растерялся Сашка. – Подожди…
– Я бы подождала, – улыбнувшись и будто бы от его растерянности обретя спокойствие, продолжала Света: – Но он уже там!
И показала на живот, где, видимо, находилось нечто живое, совершенно в ином свете рисующее их совместное пиршество тел и крепко соединяющее их женскую и мужскую сущности в вечной круговерти природы.
Нетрудно догадаться, что Сашке в тот момент было не до подобных красивых слов. У него, можно сказать, земля ушла из-под ног от такой сенсационной новости. Конечно, он знал про необходимость предохраняться и такой предмет, как презерватив, был ему знаком, но эта толстая, пахнущая велосипедной шиной резиновая прокладка между его и её плотью всегда находилась в разряде категорически неприятных вещей. И всё-таки, беспокоясь о ненужных случайностях и готовый принести в жертву телесные ощущения, он однажды решил со Светой посоветоваться.
«Слушай, – предложил Сашка единственный вариант, который пришёл ему в голову, – надо ведь как-то себя обезопасить… от детей. Я могу взять у товарища презики, он достал какие-то индийские… Только я их не очень…» На что Света ответила: «Ты – не очень, я – не очень! Обойдёмся без них. Не беспокойся – это моя забота!»
Вот он с тех пор и не беспокоился.
И в тот момент, узнав о Светиной беременности, он не то чтобы испугался, а скорее почувствовал разочарование в их доверительных, ни к чему не обязывающих отношениях, да и в самой Свете тоже. По опыту братьев – Андрея и Жорки он знал, что частенько у девушки, стремящейся выйти замуж, один из самых последних и надёжных аргументов для упирающегося или не спешащего с предложением парня – это её своевременно возникающее пикантное положение, из которого выход один – в ЗАГС.
А Света, словно угадав ход Сашкиных мыслей, сразу же поспешила его успокоить.
– Ты не переживай! Я так просто… захотела тебе сказать… просто, чтоб ты знал. Там срок небольшой – пять недель… Раз он нам не нужен, мы же не планировали… Ничего страшного. Там всё быстро, два дня – и домой… Ты вот придумай, что мне родителям сказать…
– Я слышал, что больно…
– Вроде бы да, больно… ладно, потерплю… мы ведь не планировали… И срок небольшой…
Он тогда так и не смог придумать достоверной причины для Светиного двухдневного отсутствия, и она, соврав отцу с мамой что-то о поездке с подружками на дачу, легла в больницу на аборт. А за эти два дня он сумел убедить себя в том, что хотя они поступают, по всей вероятности, плохо, но именно такое решение является правильным для них обоих. И вспоминать об этом нынче было тягостно…
Сашка бросил голубец собаке и только пристроился перекурить, как во двор влетел его однокурсник Семён Полищук и ещё издалека, косясь на Сашкиного цепного кобеля, замахал руками и зашумел:
– Чего сидишь? Давай двинули в лавку! Нам с тобой потом ещё через весь город пилить…
Сашка заранее договорился с Семёном, чтобы тот приехал и помог притащить ему из магазина два ящика водки для свадебного застолья, а потом они должны были отправиться к Семёну домой – угонять машину у его отца. Ну, угонять – сильно сказано. Просто взять родительский «Москвич-412» из гаража без разрешения владельца.
Сашка, подгоняемый Семёном, нехотя свернул свой перекур, вытащил деньги, специально отложенные на «сорокаградусную», и они, быстренько смотавшись до гастронома, принесли в большой спортивной сумке сорок бутылок водки. Когда они чуть ли не волоком затаскивали в дом тяжеленную сумку, ручки у неё всё-таки оторвались, и вся хрупкая ноша, сопровождаемая неповторимым бутылочным звоном, грохнулась на пол.
– Твою мать! – отреагировал Сашка.
– На счастье! – смягчил Семён.
«На счастье» разбились всего две бутылки, что было не так уж страшно. Сашка осторожно, чтобы не порезаться и воротя нос от особенно тяжёлого в духоте спиртового запаха, убрал осколки в мусор. Затем, изъяв две бутылки, они запихнули остальную водку в холодильник и отправились к Семёну, по дороге ещё заскочив к Сашкиному однокласснику Серёге Куманёву, чтобы оставить там изъятую водку, присоединив её к трём бутылкам крепчайшего самогона. Всё – для предстоящего вечером небольшого мальчишника.
– Надо что-нибудь придумать, – размышлял вслух деятельный Семён, когда они уже ехали в автобусе, – чтобы родители не заподозрили… Ну, что вот мы с тобой вдруг пришли… Вроде как бы… А зачем?
– Я не знаю, – без энтузиазма отозвался Сашка.
– Может, скажем, поесть пришли?
– Ну, конечно, – усмехнулся Сашка, – я что, беспризорник?
– О-о-о! Придумал! – закричал Семён на весь автобус. – Операция «Помойка»! Ты пришёл к нам помыться, потому что у вас нет горячей воды…
– Хорошо, буду мыться, только не ори так.
Семён обиженно замолчал, но дурное настроение смогло продержаться у него не более пяти минут.
– Ну что, женишок, – с любопытством спросил он, – как настроение? Боевое?
– Боевей некуда! – усмехнувшись, отозвался Сашка и задал встречный вопрос: – Слушай, Сёма, а ты вот… почему не женишься?
– А на фига? – искренне удивился Семён.
– Как это «на фига»?.. Ну, вот я женюсь, – не отставал Сашка.
– Правильно делаешь! – подытожил Семён. – А мне и так хорошо.
– Как это «так хорошо»? – завёлся Сашка. – А жениться что, уже нехорошо?
– Почему? – рассмеялся Сёмен. – Очень даже здорово! Но для такого дела влюбиться нужно, как ты в Светку! Ты же влюбился в неё? А?
– На! – неожиданно огрызнулся Сашка и, отвернувшись к окошку, всю оставшуюся дорогу разглядывал проплывающий в обратном направлении их движению городской пейзаж за окном автобуса.
Сашка у Семёна действительно помылся, и к тому же мама Семёна накормила Сашку вкуснейшей домашней окрошкой, а ещё пирожками с яйцами и зелёным луком. И после этого радушного приёма, поблагодарив Семёновых родителей, они отправились угонять их старенький «москвич».
Они забрали родительскую легковушку и, благополучно избежав нежелательных встреч с инспекторами ГАИ, припарковали машину на площадке у Сашкиного дома. Завершив операцию под кодовым названием «Помойка», Сашка и Семён поспешили к Серёге Куманёву, где «угонщиков» должен был поджидать небольшой мужской коллектив друзей, жаждущих пропить Сашкину холостяцкую свободу.
Ждать их, конечно же, никто не ждал – все к тому времени порядком нагрузились водочкой. Праздник находился в высшей точке веселья.
Мы с тобой провели
Вместе много месяцев,
Каждый миг, каждый шаг
Я бы повторил.
Но любовь, но любовь —
Золотая лестница,
Золотая лестница без перил…
Настойчиво пел с пластинки Юрий Антонов, видимо, ещё надеясь как-то повлиять на шумящую за хмельным столом «прозу» жизни.
– А-а-а, явился именинник! – Куманёв закричал Сашке с порога.
– О, да вы уже тёпленькие, – перехватывая инициативу, ответил Семён. – Аллё, гараж! Завтра – свадьба, смотрите не перепутайте!
Семён присел к столу навёрстывать упущенное, а Сашка из вежливости покрутился на кухне, посидел за столом с развесёлыми друганами, подавив спазм, выпил рюмку противной, настоявшейся в жаре тёплой водки и вышел на воздух.
Нет, не так Сашка представлял себе предстоящую собственную свадьбу. И по-другому предполагал он принимать на свою душу все эти хлопоты, приготовления, заботы, выполнение традиций, которые должны быть приятными, волнующими и уж ни в коем случае не тягостными. Как выпитая с парнями рюмка тёплой водки.
«Друзья называются, – злился Сашка, пристроившись с сигаретой на детской качельке у песочницы, – лишь бы выпить… А где я и что я? По барабану!»
Конечно, в глубине души он понимал, что друзья тут ни при чём – они честно радуются за молодого жениха, то есть за него, за Сашку Сотникова, отправляющегося в семейное плавание, и он на их месте вёл бы себя так же. Откуда пацанам знать, какие кошки скребут у него на душе, если он сам окончательно не разобрался в том, что же всё-таки происходит и, главное – зачем это всё происходит. И что даже сейчас он никак не может представить себя стоящим рядом со Светой в качестве жениха, напротив официальной дамы из ЗАГСа, складывающей их самостоятельные личности в очередную «ячейку общества».
«Но любовь, но любовь, – крутилась в Сашкиной голове прилипшая антоновская песня. – Золотая лестница, золотая лестница без перил…»
Выходит, что он просто не любил Свету и боялся признаться в этом даже самому себе. И до сегодняшнего дня Сашке хватало веских, почти что колоссальных доводов, чтобы обманывать себя. Мол, «не в любви счастье», или – «главное для мужчины крепкий тыл», ну и в довесок самого идиотского из всех аргументов, что «стерпится – слюбится». А теперь все эти доводы рухнули, не устояв на своих глиняных ногах.
Утром они виделись, и когда Света уходила домой, чтобы закончить последние свадебные мелочи: приготовить «интерьер» для выкупа, доделать платье, да и вообще распрощаться навек с девичьей жизнью, уже стоя в дверях, она вдруг быстро обернулась и, глядя в упор на замершего со Светиными сумками Сашку, собравшегося её проводить, спросила:
– Ты… не пожалеешь потом? Что женишься на мне?
– Ну, ты скажешь, – глядя немножко в сторону, ответил он. – А чего я должен жалеть?
– Так не пожалеешь?
– Нет, конечно…
– Хороший мальчик, – улыбнулась Света и по-матерински погладила Сашку по голове.
Света ещё в девчонках в своём развитии стремительно опережала сверстников и сверстниц, и входящий в пору сокровенных знаний Сашка, волею судьбы и классной руководительницы оказавшийся со Светой за одной партой, с замиранием сердца наблюдал, как его соседка постепенно, день за днём, превращается в девушку. Его, конечно, смущала такая невольная близость с красивой девочкой, тем более теснота парты предполагала случайные касания его худой коленки о её мягкое бедро и более волнующие задевания подростково-неуклюжими Сашкиными руками уже довольно большой Светиной груди. Света в такие моменты бросала на Сашку оценивающий взгляд, но ничего не говорила. А Сашка не знал, что и думать…
В девятом классе они уже украдкой целовались, ходили в кино на вечерние сеансы и зимой на каток, где, отъехав подальше от скользящей по льду публики, дурачились, бегали наперегонки и в конце концов, обнявшись, валились в сугроб. И Сашка, уже не случайно, а намеренно утыкался руками в «мягкое женское», как обозначил телесные округлости слабого пола великий поэт, и цепью мелких поцелуев продвигался по Светиной щеке, чтобы, дойдя до её губ, почувствовать вместе с лёгким вкусом помады ответное движение.
На большее он не решался, даже то, что они себе позволяли, вряд ли одобрили бы в школьной комсомольской организации, и, узнай об их обжиманиях классная руководительница, вызов на педсовет стал бы для Светы с Сашкой наименьшей из возможных неприятностей.
А перед выпускным экзаменом по литературе у них всё-таки случилось то, что называется сближением тел, которого избежать было невозможно, а откладывать на потом – глупо. Человеческая натура, как это часто бывает, победила все святые правила, положенные для соблюдения юным ленинцам.
Светины родители ночевали на даче, и они в пустой квартире готовились, обложившись книгами, разбухшими от множества пёстрых закладок, соответствующих ответам на экзаменационные вопросы. Медленно подкралась душная летняя ночь, своим томным маревом без спроса наполнившая комнату через открытое окно. Они сидели на кровати напротив друг дружки, прислонившись к противоположным спинкам, и Света, держа в руках хрестоматию, проверяла Сашку на знание вопроса «Кому на Руси жить хорошо?». Он, перечисляя всех возможных кандидатов, подходивших под это определение, вроде как в шутку теребил пальчики на её ножке. И вдруг Света, отложив в сторону Некрасова, как-то по-кошачьи потянулась и довольно решительно сняла с себя футболку, под которой, возможно, по случаю жары, нижнее бельё оказалось излишним.
Сашка даже замер на время от весомой наготы грудей, налившихся таким спелым желанием, что казалось сок этого желания вот-вот начнёт сочиться из приплюснутых сосков. А Света, взяв за запястье Сашкину руку, повисшую в воздухе во время декламационной жестикуляции некрасовских виршей, притянула её к себе и положила на левую грудь – туда, где с явным нарастанием пульса стучало её женское сердечко.
Ей раньше, ещё до этой ночи, уже доводилось пробовать запретный плод, и она повела совсем неопытного Сашку за собой, в новый мир физических наслаждений, предоставленных мужчине и женщине природой через особенности их тел.
На этом подготовка к экзамену закончилась. И хотя юные горячие сладострастники почти всю оставшуюся ночь неоднократно повторяли отнимающий много сил ритуал плотской любви с коротким трёхчасовым сном, в который они впали, как в забвение, уже под самое утро, литературу они сдали неплохо. Сашка – на отлично, а Света – на хорошо.
То, что Света оказалась не девственницей, Сашку совсем не взволновало – больше он расстроился, пожалуй, из-за её четвёрки на экзамене. Намного позже, ведомый любопытством и подогреваемый чувством, похожим на ревность, он всё-таки затеял разговор на эту тему.
– У тебя кто-то был? – подбирая слова, спросил Сашка. – В смысле парень?
– Ты о чём? – сделав нарочито недоумённые глаза, ответила Света.
– У тебя в постели… Ну, ты понимаешь…
– Ты хочешь знать, с кем я спала до тебя? – резко и с вызовом ответила Света.
И неожиданно, сильно смущаясь в самом начале своей исповеди и постепенно обретая спокойную уверенность, Света рассказала Сашке о возникшем в один прекрасный момент в её теле непреодолимом желании физической близости с мужчиной.
Началось это в девятом классе. Её довольно часто преследовали сны о том, как она отдаётся умелому и нежному любовнику, а проснувшись, она ещё несколько часов физически, буквально каждой клеточкой своей кожи, ощущала на себе тяжесть его крепкого мускулистого тела. И ещё более волнующее присутствие мужчины в себе – влажное и упругое, ноющими и жаркими волнами бередящее низ живота.
Всё разрешилось, когда Света с родителями и их друзьями встречала Новый год на загородной базе отдыха. Там, в многочисленной пёстрой компании, она познакомилась с каким-то родственником отцовского одноклассника, не молодым, но успешно молодящимся представителем сильного пола. И тот, словно прочитав в её глазах кипящие желания, почуял явный свой шанс, а после в общем-то формальных ухаживаний с его стороны она ему отдалась, совершенно не думая о чувствах, о последствиях, – просто из потребности погасить бушующий пожар плоти, доставляющий ей массу хлопот.
– И, кстати, – закончив рассказ, добавила Света, – в первый раз это оказалось совершенно другим, чем в моих дурацких фантазиях…
Ну а потом, в разное время, похожие события повторялись и не единожды. Но про них Света умолчала…
Сашку кольнула эта история. Весь день у него перед глазами маячил тот тип из поведанной ему новогодней ночи – тот, кто был первым мужчиной у Светы. У его Светы, как сам он считал, пребывая в добровольном неведении. Он представлял его бородатым, лысеющим толстячком, в костюме с потёртыми блестящими локтями и обязательно в полусапожках на высоком каблуке, чтобы скрыть свой унизительно небольшой рост. На плечах и лацканах пиджака соблазнителя мстительное Сашкино воображение щедро рассыпало отвратительную перхоть. Но как ни уродовал Сашка этого героя-любовника, всё равно на душе скребли какие-то неведомые доселе кошки. Да и сомнительным выглядело то, что Света, при всех возможных допусках на «неуправляемость вожделения», польстилась бы на такого субъекта.
Вечером Сашка возвращался домой, меланхолично шурша усыпавшими дорожку жёлтыми листьями клёнов и тополей, щедро наводнивших район частного сектора, в котором он жил. И, вдыхая полной грудью крепкий настой прелой листвы, смешанный с костровым дымком, он в сотый раз прокручивал в голове подробности её первого «грехопадения». Насыщенные пеленой осенние сумерки тонировали окружающую реальность, бросая сплошную тень на дома и на людей, размывая контуры и скрадывая детали. Поэтому Сашка не сразу приметил возле двух тополей, росших у его дома, светящуюся матово-белым пятном статную девичью фигуру в длинном плаще. Это была поджидавшая его Света. Увидев Сашку, она быстро пошла ему навстречу, подойдя вплотную, обняла и принялась целовать в губы, глаза, щёки, лоб, а потом, прижавшись к Сашке и касаясь горячими губами его уха, торопливо зашептала приготовленные для него слова:
– Сашенька, ты прости, я глупая, мне не надо было говорить… рассказывать тебе ни о чём… Но я не хочу от тебя скрывать… ничего-ничего… я должна сказать… ты лучше их всех, нет, прости меня, прости… ты один-единственный… их не было никого… мне, кроме тебя, никто не нужен, знай это Сашенька!
Выпалив всё это, Света оттолкнула его и бросилась в темноту. А Сашка, сначала замешкавшись, побежал следом, догнал её, остановил, и они потом ещё долго, почти всю ночь, стояли у Светиного дома, не решаясь расстаться, согревая друг дружку в объятиях, сросшиеся, словно сиамские близнецы, заспиртованные в осенней субстанции жжёной листвы и крепчающего ночного заморозка.
Но такая ночь у них была одна-единственная.
Три года после школы Света c Cашкой встречались, всегда находя возможность для этих встреч даже среди самых неотложных дел и важных забот. И всё в их отношениях складывалось гладко: безмятежно для духа и приятно для тела. Если не считать того злосчастного аборта.
Сашка уже учился в политехе, а Света, два года подряд проваливаясь на вступительных экзаменах в педагогический, устроилась работать на мебельную фабрику, чтобы через рабфак поступить на свою излюбленную математику.
Они становились всё более изощрёнными любовниками и со всем молодым темпераментом на каждом свидании доставляли друг дружке максимум сексуального удовольствия. Но вот однажды Света, после их очередной горячей близости, когда они, устроившись головами на одной подушке, курили сигаретку на двоих, затягиваясь по очереди, произнесла неожиданную для Сашки фразу:
– Знаешь, Сашенька, я решила, что это наша последняя встреча.
– Как так? – встрепенулся он. – Шутишь?
– Да вроде нет, – выдохнув сигаретный дымок, протянула Света. – Ты знаешь, пора ведь и о будущем задуматься… Замуж идти, детей рожать…
– Тебе что, плохо со мной? – целуя её в ложбинку на животе, зашептал Сашка, упираясь губами прямо в Светино тело. – И ты вот так сможешь меня бросить?
– Смогу, – после некоторой паузы ответила Света. – Раз я решила… Выйду замуж за приличного человека…
Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=54775641) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке
Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения